ПРОЗА

[Cr@zy]

Собственно, сочинением сказки мы занялись не по доброй воле. Это было задание на лето по литературе.
- Я знаю, - сказала на последнем уроке Людмила Прокофьевна, продиктовав нам длиннющий список литературы для внеклассного чтения, - что вы не будете читать всех указанных в списке книг. Я этого от вас и не требую. Прочитайте хотя бы две или три.
Мы, конечно, все хором заверили ее, что обязательно прочитаем, все-все прочитаем. Такие вот мы прилежные, все сделаем, что надо, пусть она не беспокоится и поскорее нас отпускает. Каникулы ведь длинные, мы все успеем.
Покачала головой Людмила Прокофьевна и говорит:
- Не верю я вам. Ну да ладно. Я не буду вас принуждать, - не успели мы обрадоваться, как она продолжила: - Но! - мы затихли. - Но одно задание вы сделаете обязательно. Чтобы ваши мозги за лето не усохли.
Вот тебе бабушка и Юрьев день. Обязательное задание - это вам не шутки. Людмила подобное никогда не забывает, пусть через полгода, но вспомнит. И спросит. С каждого спросит. Никакие отговорки: мол, забыл, мол, болел, мол, потерял не помогут.
- А какое задание, Людмила Прокофьевна? - вылезла наша отличница с крысиной мордой и собачей кличкой Лайка.
- Сказку сочинить, Оленька, - ответила ей училка.
Она одна Лайку по имени зовет. Ясное дело, училка. Ей ни к чему списывать домашние задания. А на остальных Лайка буквально рычит и лает. Того же, кто в ее тетрадь без спроса залезет, может и покусать. Зубы у нее острые. Об гранит науки наточенные.
- Какую сказку? Про что? На какую тему? - опять лезет с вопросами Лайка. Вечно ей больше всех надо. Ишь, тему для сказки ей подавай. Сказка потому и сказка, что в ней правды нет. И тема в сказке одна, вечная - как добро зло победило. Это Лайке любой детсадовец объяснит. Зачем училку доставать вопросами, захочет - сама расскажет.
- Про современность, Оленька.
Какой тут гуд начался. Мы же понимаем, что одно дело написать сказку про гномов, троллей и эльфов - это любой дурак сможет, для этого не надо быть профессором. И совсем не то - сказка про современность. Президенты вместо королей? Новые русские в роли купцов? Киллер - он же Серый Волк? М-да, заданьице.
- Ничего страшного, - успокаивала нас Людмила. - Это только кажется, что в современном мире нет ничего сказочного. Вы подумаете хорошенько на каникулах и найдете какое-нибудь новое незамеченное чудо. Вы справитесь. Я в вас верю. Вы способные.
Способные-то мы, конечно, способные, но думать на каникулах?! Легче все книги из списка прочесть, чем думать. Прочтение ведь не предполагает понимания или обдумывания. Моя мама старый учебник по марксизму-ленинизму от бессонницы читает. Проверенное семейное средство. А спроси ее кто про что она читала, она в лучшем случае первое слово вспомнит.
- А можно? - начал наш гигант мысли Бука с последней парты. Голосище у него как у Шаляпина, легко школьный оркестр перекрывает. Наш класс для его баса как тихий шорох листьев для раскатов грома. Но чтоб его голос вдруг да на уроке зазвучал - нечто небывалое, даже можно сказать, сказочное.
- Что "можно", Борис? - в наступившей благоговейной тишине голос училки прозвучал не менее громко.
- Ну, это, - засмущался всеобщего внимания Бука, - старую сказку, ну, переделать.
Людмила Прокофьевна ненадолго задумалась, рассматривая пламенеющие Букины уши, потом махнула рукой и сказала:
- Бог с вами! Можете переделывать старые сказки, если фантазии не хватает.
- Ура! - крикнули мы одновременно со звонком.
- Счастливых каникул! - пожелала нам Людмила, и мы дружно пожелали ей того же в ответ.

Каникулы промелькнули незаметно. Я съездил к бабушке в деревню, потом с дядей мы штурмовали Карпатские горы, затем вместе с родителями купался в море.
Про задание я вспомнил в последний день каникул. И хорошо, что с утра. Было еще время что-нибудь написать. Как на зло в голову не лезло ни одной путной идеи. Ни единой. Даже самой глупой. Пытался я вспомнить какие-нибудь современные сказки. Думал, общий принцип пойму, свою сказку сочинить легче будет. Но все это паровозики, обнюхавшиеся ландышей, странная дружба между хищником и мягкой игрушкой, бомж с пропеллером, - все они показались мне недостойной подражания ерундой. Захотелось свеженького чего-нибудь.
Так я своему другу и объяснил, когда вызвал его к нашему дубу. Не подумайте, не в Лукоморье. Наш дуб - он во дворе растет возле моего дома. Как ему удалось выжить среди новостроек - загадка природы и жилстроительства. Дуб старый, на него очень удобно залазить. Ветки у него широкие, сидеть приятно, не чувствуешь себя попугайчиком на жердочке.
Залезли мы с Валеркой на нижнюю ветку. Я тетрадь с ручкой прихватил. Валерка - книжку по программированию. Он у нас гений, правда, будущий. Но когда у него собственный комп появится, мир о нем узнает. И содрогнется. Как говорила Людмила Прокофьевна, я в него верю. Вот только мне почему-то кажется, что возле дуба в том светлом будущем я своего друга больше не увижу. Но пока он безлошадный, то бишь безкомпьютерный, его гениальность всегда к моим услугам.
- Валерка, - прошу я его, - подскажи тему.
- Какую тему? - рассеяно переспрашивает будущее светило, отрываясь от компьютерной зауми.
- Я же тебе объяснял! - возмущаюсь я. - У нас задание: написать современную сказку. Завтра в школу, а я еще ни одной строчки не придумал. Ну, подкинь тему!
Валерка смотрит сквозь меня мутным взглядом и шевелит губами. Я терпеливо жду результата.
- Переделай старую сказку! - выдает вероятный конкурент Гейтса.
Услышав такое, я чуть с дуба не рухнул. И в прямом и в переносном смысле. Это же надо?! Куда мир катится?! Что с нами дальше будет, если все гении начнут думать как последние двоечники?
- Ты, ты... - слова застревают в моем горле. Не могу я своему другу сообщить, что он только что Букину идею высказал. Еще чего доброго уверенность в себе потеряет. А кто я такой, чтобы лишать мировое программирование его последней надежды?
Валерка внимательно на меня смотрит. Окончания фразы ждет.
- Ты мне сказку подскажи! - выкручиваюсь я. - Я ничего не помню. Совершенно ничего.
- "Золушка", "Кот в сапогах", "Белоснежка и семь гномов", "Русалочка", "Красавица и чудовище"...
- Погоди! - останавливаю его я и уточняю: - Ты мне сказки или диснеевские мультики перечисляешь?
На этот раз была Валеркина очередь заткнуться. Надо отдать ему должное, ответ он нашел быстрее меня:
- Ты что, совсем идиот? - мягко сформулировал он свое впечатление от моей сказочной тупости. - Мультики же по сказкам сняты!
- Да, - не стал спорить я, - но это ты их смотрел. Меня, если помнишь, к тебе тогда не пустили. Я тогда пару по математике получил. Отец со мной каждый вечер в течение месяца занимался, пока я ее не исправил. И мы с тобой весь тот месяц не встречались, помнишь?
- Припоминаю, припоминаю, - пробормотал Валерка.
- Но раз ты эти фильмы видел, - закидываю я удочку в океан Валеркиных мозгов, - значит, можешь мне сюжет пересказать. Сказка ведь о том же самом должна быть? - изображаю на лице заискивающую улыбку. Ну, как я ее себе представляю. Наш кот так на маму смотрит, когда она мясо режет.
Валерка морщит лоб, двигает бровями, чешет затылок.
- Не помню, - признается он наконец, - ничегошеньки не помню. Вот убей меня - не помню.
Не знаю как насчет убить, а спихнуть этого умника с ветки мне захотелось. Не океан у него в мозгах, а болото. И не выйдет у него ничего в будущем, если он свое программирование так же помнит. Зато у меня будущее, к гадалке не ходи, итак все известно, безо всяких позолоченных ручек. Ждет меня приятное свидание в казенном доме с дамой треф, после которого меня еще на месяц дома запрут.
- А ты возьми Пушкина! Александра Васильевича! - разродился новой идеей непризнанный гений.
- А что Пушкин? - вяло интересуюсь я.
- Он сказки писал! - убеждает меня Валерка. - Легкие! В стихах! Раз плюнуть под современность переделать. У меня дома книга есть. Принести?
Я не разделяю его энтузиазм, но соглашаюсь:
- Неси.
Валерка виснет на руках и прыгает. С его ростом там прыгать сантиметров двадцать остается. Демонстративно медленно потягивается, распрямляет нижние конечности словно кузнечик перед прыжком и срывается с места. Бегает Валерка быстро. Его несколько раз на соревнования от школы отправляли. Естественно, он всех победил. Соревнования среди учеников физико-математических школ области были. Они, математики, не сильны в физике... тела.
- Вот, держи! - пока я думал о роли физики в жизни математиков, вернулся их главный враг на фронте обеих и многих других наук.
Книга оказалась огромной по весу и размерам, потрепанной, с желтыми хрупкими листами.
- Раритет, однако, - выдавил я, пытаясь поднять книгу одной рукой.
- Нет, всего лишь антиквариат, - поправил меня Валерка. - Издание начала прошлого века. Все сочинения Пушкина в одном томе.
Мне понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, что оглавление, которое я безуспешно ищу в конце, находится в начале. Быстро просмотрел названия, нашел сказки, открыл.
Сказок было несколько.
"Мертвую царевну" я сразу отбросил, чтобы не размусоливать любовную линию. Не силен я в этой области.
"Сказку о царе Султане" мне приглянулась поначалу, но потом была следующая роковая строчка:
"Родила царица в ночь то ли сына, то ли дочь".

[Cr@zy]

Я увидел в ней намек на сексуальные меньшинства, а это скользкая тема, не для школьного сочинения.
"Сказка о попе"? Работники культа сейчас снова в чести. В школе для желающих есть уроки богослужения. Думаю, меня не поймут, если я упомяну избиение священнослужителей их наемными рабочими.
"Золотой петушок" нехорошо обошелся с политической верхушкой страны.
Одна "Золотая рыбка" меня вполне устроила. Халява - она и в Африке - кокосовое молоко задарма.
Сказал я Валерке, что "Золотую рыбку" хочу переделать, а он только хмыкнул в ответ, не отрываясь от своего любимого программирования.
Первые строчки переиначивались легко:
"В четырехэтажной вилле на берегу..."
Тут я остановился и стал рассуждать: "Если люди живут в четырехэтажной вилле, то на фига им какой-то берег, они могут себе остров купить."
Зачеркнул на берегу и написал:
"...на собственном острове..."
Заглянул в текст сказки, а там начало другое. Старик со старухой там жили-были. У самого синего из морей.
"Нет", - думаю, - "в наше время старики со старухами в четырехэтажных виллах не живут. А живут они в домах престарелых, которые, в принципе, могут быть четырехэтажными, но никак не виллами".
Почеркал все записанное и начал так:
"Миллионер и его любовница жили в четырехэтажной вилле на собственном острове в Тихом океане".
У Пушкина, в оригинале, написано, что старик со старухой тридцать три года у моря загорали. Если такое написать о моем миллионере, будет фантастика, а не сказка. Даже иностранному миллионеру надоест тридцать три года на одном месте торчать, а уж новому русскому тот остров за месяц осточертеет.
"Не буду писать сколько лет", - решаю я. - "Жили и все."
В следующей пушкинской строке опять ловушка поставлена:
"Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла свою пряжу."
"Допустим", - прикидываю я, - "Миллионер может ловить рыбу. Не неводом, а, к примеру, удочкой. Или занырнуть с ружьецом, акул для аппетита пострелять. Зверский аппетит у миллионера после кровавой бани. Но любовница миллионера, прядущая пряжу, - это нонсенс. Чем бы мне ее занять?"
- Валера! - ноль внимания. - Валер!
- Чего? - недоволен, отвлекаю занятого человека.
- Валера, чем может заниматься любовница миллионера на вилле?
- Загорать, - бросает мне Валера, возвращаясь в свой программистский мир.
Так и запишем:
"Миллионер занимался подводной охотой, а его любовница загорала на берегу."
Дальше несколько строк как по маслу накатались:
"Однажды вышел миллионер в море на своей любимой яхте, надел акваланг, нырнул, а акул нет. Не сезон. Откочевали акулы... В Индийский океан. Зиму перезимовать. Одна огромная медуза в пределах видимости болтается.
"На безрыбье и медуза за акулу сойдет" - так подумал миллионер и выстрелил в медузу.
А медуза возьми и исчезни. Миллионер туда-сюда головой вертит: нет, медузы.
"Глюки", - решил миллионер, возвращаясь на яхту и поворачивая ее к берегу. - "От кислородного голодания, наверное."
"Псих обдолбанный," - в свою очередь решила медуза, присосавшись к днищу яхты и наслаждаясь бесплатной поездкой.
Пообедав устрицами под ежевичным соусом, миллионер снова вышел в море. Акулы еще не вернулись, естественно. Им до Индийского океана оставалось пару недель переть своим ходом.
Но миллионер об это не знал. И нырнул. А там медуза. Огромная, полупрозрачная. Висит себе в воде, миллионера поджидает.
"Ах, ты гадость! Сейчас я тебя..." - булькнул миллионер и прицелился в медузу.
Та не была дура последняя и снова исчезла. Плюнул миллионер с досады..."
- Валера! Валерочка!
- Ну?
- А как аквалангисты воздухом дышат?
Валера посмотрел на меня удивленно - какая-де связь между "Золотой рыбкой", любовницей миллионера и аквалангистом? - но ответил:
- Через трубку.
- Ага! - многозначительно произнес ваш покорный слуга и вернулся к своим баранам, то есть медузам
"...в дыхательную трубу, погрозил кулаком темным глубинам океана и вернулся на яхту.
Там он принял на грудь полбутылки водки "Смирнофф". Закусил оливками и изюмом. Допил водку. После чего стал такой смелый-смелый, храбрый-прехрабрый, решительный-перерешительный. Надел акваланг и нырнул. Даже ружье не взял. Зачем ему ружье, такому храброму? Ему Тихий океан - мелкая лужа, а Гималаи - альпийская горка в палисаднике. Он ту медузу голыми руками за жабры или что за что ее там можно ухватить голыми руками?
Медуза миллионера не подвела. Прямо перед носом его повисла. В количестве десяти штук. И пошла у них потеха. Миллионер за медузой, она от него за скалой прячется. Миллионер на другую бросается, та исчезает. Третья сквозь днище яхты прошла. Миллионер себе здоровый шишак набил, за ней погнавшись. Четвертая вообще обнаглела - сквозь миллионера проскочила, так что тот вынужден был заключить себя любимого в крепкие объятия. Оставшиеся шесть водили вокруг миллионера хоровод, держась на расстоянии.
Долго эта свистопляска продолжалась. Медуза уводила миллионера все дальше, все глубже. Дальше от берега, дальше от яхты. И когда у миллионера кончился кислород в баллонах, он тихо опустился на дно. Сил, чтобы выплыть, у него не было.
"Славная была охота", - думала медуза, возвращаясь домой.
Миллионер уже не думал.
"Где он шляется?" - все еще думала его любовница.
Вдова миллионера подарила виллу с яхтой детскому дому имени воспитателя-гуманиста Антона Макаренко. За это с нее не стали брать налог на наследство, в сумме превышающий само наследство. В итоге, она ничего не потеряла, но ничего и не получила.
Любовница переехала на другой остров, в другую виллу, к другому миллионеру. Она осталась в выигрыше - другой миллионер оказался богаче.
Медуза получила порцию адреналина, а миллионер - могилку в спокойном районе Тихого океана."
- Уф! - выдохнул я с облегчением и поставил точку. - Готова сказочка!
- Правда что ли? - не поверил Валерка. - Дай почитать!
Я - человек простой, мне для друга ничего не жалко. Он мне Пушкина принес, я ему за это сказку позволю прочитать. Равноценный, на мой взгляд, обмен.
Валерка прочел быстро. Тетрадку в сторону отложил. И молчит, хоть бы словечко критики высказал в адрес новоявленного писателя.
- Ну как? - не выдержал я.
- Ты знаешь... - начал Валерка, - довольно оригинально. Как пишут перед некоторыми фильмами:"По мотивам такого-то произведения", что означает, что от произведения осталось одно название и имя главного героя. У тебя очень сильно "по мотивам". Если бы я не знал, что за основу взята "Золотая рыбка", в жизни бы не догадался.
Порадовал меня Валерка.
- Замечательно, - говорю, - не буду говорить Людмиле Прокофьевне про "Золотую рыбку". Скажу, моя собственная идея.
- Бредовая довольно-таки идея, - покачал головой Валерка. - Миллионеры, кочующие акулы, устрицы с водкой, мыслящие медузы... Бред!
- Зато мой собственный! - возразил я.
- Разве что. Плагиатором тебя точно не назовут.
- И не надо, - говорю, - не надо называть меня плагитатором. Я - скромный, мне много не надо. Всемирная слава и гора баксов - вот все мои требования.
- Плагиатором, а не плагитатором, писатель, - сказал Валерка и стукнул меня по лбу своей настольной книгой.
- Помогите! - заорал я. - Великого писателя убивают! - схватил двумя руками том Пушкина, поднял над головой и...
- Положь антиквариат на место! - рыкнул Валерка, подражая какому-то киногерою.
- Пожалуйста, - легко уступил я, аккуратно, но быстро кладя томину прямо на Валеркину ногу.
- Ыыыыы! - взвыл Валерка. - Больно же!
- Очень хорошо, будешь знать как дразниться.
- Да, ладно тебе! - не поверил Валерка. - Неужто обиделся? Я же пошутил.
Посмотрел я в честные голубые глаза и решил, что не стоит. Не стоит обижаться на лучшего друга за то, что он чересчур умный. Пусть будет себе умным, а я буду писателем.
- Мир? - и Валерка протянул мне руку для рукопожатия.
- Мир, - ответил я, протягивая свою.
Мы слезли с дерева и пошли в сторону моего дома.
А как назовешь сказочку, писатель? - спросил Валерка, когда мы дошли до подъезда.
- Просто, но со вкусом - "Медуза", - ответил я.

Людмила Прокофьевна мою сказку хвалила. На фоне Золушек-интердевочек, переезжающих своими каретами кучу народу, Иванов-царевичей с комплексом зоофилии и замашками профессионального киллера, Русалочек, топящих целые флотилии ради удовольствия вцепиться в горло сопернице, котов со странными привязанностями к симпатичным, но придурковатым молодым людям, Красных Шапочек-гринписовок, регулярно жертвующих собой во имя чистоты окружающего мира, людоедов-вегетарианцев, убивающих толпы народу исключительно для развлечения, Белоснежек, занимающейся незаконным клонированием и распространением гномов, на фоне залитых кровью и засыпанных трупами невинных и виновных полей сражений, где добро билось со злом за обладание каким-нибудь ерундовым фетишем, типа камня могущества, моя сказка выглядела весьма безобидной. В ней был всего лишь один труп, причем, заведомо отрицательного героя(Новый русский - положительный герой?! Так не бывает).
Когда были прочитаны все сказки, Людмила Прокофьевна сказала, глядя на наши довольные морды:
- Какая, однако, современная молодежь кровожадная.
- Время такое, - весомо и гулко возразил ей Бука, занявший в новом году привычное место под задней стеной.
- Да, - вздохнула Людмила. - Время...

[Cr@zy]

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ты просто почитай ,и всё сам поймешь......... В этом есть смысл. Прочитай и подумай над этим. Мой друг открыл ящик комода своей жены и достал пакетик,завернутый в шелковую бумагу. Это был не просто какой-то пакетик, а пакетик с бельем. Он выбросил пакетик и взглянул на шелк и кружева. "Это я купил ей, когда мы были в первый раз в Нью-Йорке. Это было 8 или 9 лет назад. Она никогда его не носила. Она хотела сохранить его для особого случая. И сейчас, я думаю, пришел тот момент". Он подошел к кровати и положил белье к другим вещам, взятым из похоронного бюро. Его жена умерла. Когда он повернулся ко мне, он сказал: Ничего не сохраняй для особенного случая; каждый день, который ты проживаешь, это особенный случай. Я все еще думаю над этими словами... они изменили мою жизнь. Сегодня я больше читаю и меньше навожу порядки. Я усаживаюсь на веранде и наслаждаюсь видом, не обращая внимания на сорняк в саду. Я провожу больше времени со своей семьей и друзьями, и меньше на работе. Я понял, что жизнь- собрание опыта, которое стоит ценить... И сейчас я больше ничего не сохраняю: Я каждый день пользуюсь своими хрустальными бокалами. Если надо, я одеваю свой новый пиджак, чтобы пойти в супермаркет. Также мои любимые духи я использую, когда хочу, вместо того, чтобы наносить их только по праздникам. Предложения, например "Однажды..." или "В один из дней", изгнаны из моего словаря. Если это того cтоит, я хочу видеть, слышать и делать вещи сейчас и здесь. Я не совсем уверен, что сделала бы жена моего друга, если бы она знала, что ее не будет завтра (завтра, часто так легко воспринимается). Я думаю что она позвонила бы семье и близким друзьям. Может, она позвонила бы паре старых друзей, чтобы помириться или извиниться за старые ссоры. Мне очень нравится мысль, что она пошла бы в китайский ресторан (ее кухня). Это мелкие несовершенные дела, которые мешали бы мне,если бы я знал, что мои дни сочтены. Меня бы раздражало, если бы я не увидел друзей, с которыми я в один из таких дней должен был связаться. Раздражало бы, если бы я не написал письма, которые хотел написать в один из этих дней. Раздражало, если бы я не так часто говорил своим близким, как я их сильно люблю. Сейчас я не упускаю, не откладываю, не сохраняю ничего того, что могло бы принести в нашу жизнь радость и улыбку. Я говорю себе, что каждый день, каждый час, как и каждая минута - что-то особенное. Когда ты получишь это сообщение, передай его тому, кому ты желаешь добра, и кто дорог тебе. Если ты слишком занят, чтобы потратить пару минут, чтобы передать ее другим и ты скажешь: в один из дней:... завтра:... может, ты и не сделаешь этого совсем... Эта Тантра происходит из северной Индии. Суеверно это или нет, но потрать несколько минут, чтобы это прочитать, Ок? Она содержит пару сообщений, которые подействуют во благо твоей душе. Это тотем - тантра, приносящая счастье. Этот тотем послан тебе. Он обошел мир уже по крайней мере 10 раз. Не оставляй это сообщение только для себя. Т+ТГ+- ТА+ТРА должна быть отослана в течение 96 часов. Отправь несколько копий и посмотри, что произойдет с тобой в следующие 4 дня. Если ты не суеверен, это будет правдой. Сейчас последнее:... Отправь это сообщение по меньшей мере 5 лицам и твоя жизнь улучшиться: 0-4 лица: значительное улучшение твоей жизни 5-9 лиц: улучшится твоя жизнь и твои цели 9-14 лиц: ты получишь по меньшей мере 5 сюрпризов в следующие недели 15 и более: твоя жизнь радикально улучшится, девушка/парень, о которой ты мечтал станет твоей.

[Ashlee]

Потом ОН нежно сказал:
— Если бы я знал, я давно бы к тебе пришел…
… рывком отвернулась, не в силах совладать с волненьем. И тут почувствовала, как его нежная, ах, такая прохладная, такая благодатная щека прикоснулась к ЕЕ, и все стало так хорошо, так хорошо…
В этом месте ОНА проснулась, продолжая чувствовать щекой щеку, его глаза, казалось, глядели в самую глубину ЕЕ сердца и читали, как сильно, как сильно ОНА его любила и любит до сих пор. Слезы снова навернулись на глаза, стало очень грустно, что опять ЕГО потеряла, но в то же время все-таки опять радостно, потому что убедилась: ОН по прежнему ее…
Странно, так часто Ей снятся такие отчетливые сны…

—Я выгляжу счастливой, в то же время в лице есть что то грустное , улыбка готова вот-вот исчезнуть. Я не счастлива, ведь на самом деле я знаю, что он не думает обо мне, и все же я чувствую на себе взгляд его прекрасных глаз, чувствую, как его прохладная нежная щека прикасается к моей. Ах, милый друг, как же мне освободиться мне от твоего образа… Ведь никто другой, как ни крутись, не заметит мне тебя, будет лишь жалок. Я люблю тебя, любовь моя так велика, что не может больше расти в моем сердце. она должна вырваться на поверхность и явиться мне во всей своей мощи…

[vall]

Вьюга сдувала тяжелые тучи, за которыми ежилась примерзшая к небу луна. Под горбатым, уличным фонарем скрипела телефонная будка, хватая разболтанной ручкой теплую, человеческую плоть.
Кругом – ни души: казалось, от Сотворения ничего не менялось, и будет таким до последних дней.
Из темноты выплыла фигура в драповом пальто, в запорошенной снегом шапке. Под высоко поднятым воротником прятались завязанные узлом «уши». Человек, фальшиво насвистывая опереточную арию, повернул дверь, вместе с наметенным под нее сугробиком, протиснулся в щель. Стянув зубами варежку, он подышал паром на пальцы, задрав подбородок, развязал ушанку. Щелкнул выключатель, лампочка, моргнув, тускло осветила разрисованные инеем стекла, бледневшую ладонь с рассыпанной мелочью. Прежде чем опустить монету, человек широко улыбнулся - так улыбаются те, кого ждут. На секунду он замер, собираясь с мыслями, потом снял трубку. Но она уже слушала чужую беседу. Человек несколько раз нажал на рычаг - голоса не пропадали. Тогда он крепко выругался в надежде, что говорившие разъединятся.
Его не слышали.
«Под Рождество всех выписывают, - ласково струился баритон, - теперь все будет хорошо… - Он замолчал. – Я тебя не навестил, прости… Просто не мог - врач мне все рассказал…
«Да?..»
Женский голос был едва различим.
«Ну да - про таблетки… Да я и сам подозревал…»
«Какое это имеет значение…»
«А что имеет значение? - мужчина замялся. – Надеюсь, это не из-за нас?.. Не из-за развода?.. - И вдруг затараторил, перебивая самого себя. - Ты же прекрасно знала: стоило тебе позвать, и я бы приехал…»
«Она бы не пустила…»
«Напрасно ты так - мы же друзья…»
«После стольких лет…»
Мужчина зло рассмеялся:
«Ну вот, начались упреки… Идешь на поправку…»
Человек в будке затылком опустил воротник, сильнее прислонив трубку.
«Извини, глупости несу… - мужчина стал говорить глухо, точно кусал губы. – Но так тоже нельзя, не чужие же…»
«Не надо…»
«И ты мне не безразлична…»
«Ну пожалуйста…»
«Хорошо-хорошо… Только не волнуйся… И я не буду волноваться…»
Мужчина напустил обиду.
Человек в будке смущенно затоптался, сосульки на его усах начали таять, и он смахнул их, как крошки после обеда.
«Ты одна? - не выдержал мужчина. - Впрочем, чего я спрашиваю… Просто не знаю, что сказать…»
«А ничего не надо…»
«Но, подожди, - уже резко бросил он, - мы же тысячу раз все выясняли… Разве я виноват?.. Жизнь длинная, и ты кого-нибудь встретишь… Еще на свадьбу пригласишь…»
«Ну не надо…» - тихо заплакала женщина.
Мужчина сменил тон.
«Только не плачь… Ради Бога… - Он сбился на междометья. - А знаешь, - приезжай… Прямо сейчас: бери такси и приезжай… Она не будет против… У нас собираются гости, в Рождество не бывает лишних…»
«Нет, нет… Уже поздно…»
«Разве? До утренней звезды еще далеко…
«Слишком поздно…»
«Я не слышу, что-то все время шумит… Приедешь?»
«Нет…»
«Ну как знаешь… У тебя что – вода?..»
«Я… Из ванной…»
«А-а… Что же ты раньше не сказала… Ну еще раз – с Рождеством…»
Человек в будке покрылся потом, будто увидел вдруг страшную картину.
«Идиот! - закричал он, пораженный внезапной мыслью. - Да она же вены режет…»
Но его не услышали.
«Да, да сейчас откупорю… - сказал мужчина, прикрывая трубку, и немного помедлив, положил ее.
Короткие гудки – как шаги палача.
«Прощай…» - прошептала женщина, прежде чем ее трубка упала в лившуюся через край воду.
Плотные тучи, кутавшие луну, расползлись, и она примерзла к заиндевевшему стеклу. Человеку в будке хотелось залезть на крышу и драться со звездами. Ему казалось, что глядевший на него телефон пропитался смертью и теперь источает ее запах. Он несколько раз с бешенством ударил трубкой по плоскому, десятиглазому лицу: циферблат изогнулся, и монета провалилась. А человек бил и бил. Пока трубка не раскололась и не повисла на тонком шнуре, царапая стены иззубренным, острым краем…
Запах смерти исчез: его перебил запах крови – человек порезал руку. И это его отрезвило. Он швырнул на пол кусок эбонита и стал натягивать варежки. Потом толкнул скрипучую дверь, осторожно, чтобы не попасть в ловушку бесчувственного, морозного железа, притаившегося, как паук.
«Ничего не поделаешь… - бормотал он, размахивая руками. – Ничего не поделаешь…»
Человек уже смешался с темнотой, а метель еще долго надувала сугробики в будку с прилипшей к стеклу луной и исковерканным телефоном, из которой разошлись трое – каждый в свою сторону…

Этот рассказ попался мне под Рождество.
Я работал тогда младшим редактором, и собачья должность вынуждала меня просеивать горы шелухи. Архип Горегляд, писатель средней руки, тщедушный, с землистым лицом, сидел напротив, доставая улыбку, как фокусник из рукава.
«Святочный рассказик, - тянул он пару измятых листков и по его тонкой, желтевшей над засаленным воротником шее елозил кадык. – Умоляю, прочитайте при мне…»
И, точно извиняясь, зашептал, прикрывая ладонью рот: «До зарезу деньги нужны…»
Глянув на истрепанный пиджак, на влажные, собачьи глаза, синевшие кругами от частых попоек, я не смог отказать.
«Нет, мы этого не напечатаем, - пробежал я глазами рассказ. – Слишком мрачно… Да и надуманно - читатели не поверят…»
Архип Горегляд еще больше сжался, став похожим на едва вылупившегося цыпленка. «Ну, да, развел, конечно, сырости, присочинил немного, мне ли не знать…»
Я с недоумением уставился ему в переносицу. Он промокнул платком вспотевший лоб:
«А Вы, значит, сразу не поняли…»
Я открыл рот, пораженный внезапной догадкой.
«Да, да, – кивнул он, - бывший муж это я… Но не мог же я от себя писать…»
Он поморщился, почесав затылок, словно собирал горстью воспоминания.
«Я, когда про ванну услышал, растерялся, а тут еще Зоя, моя вторая жена, над душой стоит, за рукав дергает… Я и молчу… Лена тогда первой трубку повесила… А тот, в будке, сразу и прорезался… “Болван, - орет, - скорей ее адрес!” И глаза мне открыл… Я потом сразу перезвонил, но Лена уже не подошла…»
Архип Горегляд, как фокусник, вынул из кармана окурок, чиркнул спичками с моего стола.
«А потом я струсил, думаю, лучше сразу отрезать… Уговорил себя, будто ничего не случилось, и остался дома… Никогда себе этого не прощу, никогда… Оттого, может, и пью…»
Я смотрел на него и чувствовал, как в меня заползает его грех.
«А теперь, значит, на своей подлости решили еще и деньги заработать…»
Он жадно затянулся.
«А Зоя?.. А дети?»
Я молча принял его рукопись.

А через несколько лет я встречал Рождество у супругов Казариных, принимавших меня, как старосветские помещики. Валентин Егорович радушно разливал чай, пока его жена готовила на кухне. «У судьбы столько поворотов – черт ногу сломит… – щурился хозяин, размешивая сахар. – Хотите, расскажу историю? Ей уже лет десять будет… А началась она под Рождество… Меня одиночество тогда волком грызло, все как-то не складывалось: сорок уже, а ни двора, ни кола… Помню, засиделся я в ресторане, приятели, все уже семейные, выпив со мной рюмку, другую, по домам разбрелись, а мне - куда идти… Набрался я даже больше обычного, вышел, а кругом – ни души, мороз лютый, пурга… Тащусь, как собака, у которой плохой хозяин, весь мир проклинаю… И так на душе горько-обидно, что никому-то не нужен, прямо до слез… А тут еще ветер под воротник лезет, плакать и то холодно, сосульки всю бороду облепили, как елочные украшения… Да Вы пейте чай-то – остынет…» Валентин Егорович звякнул блюдцем, подкладывая мне варенье. «Колышет меня в потемках, как водоросль, иду на фонарь, а под ним - телефонная будка. «Вот, - думаю, - мой теремок, домой-то всегда успею, дома то ждет “одна лютая тоска”, как в песне поется…» Протиснулся, выключатель нащупал, стою, перебираю в голове, кому позвонить - тем нельзя, этим не хочется, а тут слышу в трубке голоса… Неудобно, конечно, но любопытство разобрало, хоть какое-то развлечение… Оказалось, муж с бывшей женой разговаривают: жена только что из больницы – отравиться пыталась, вот муж и выведывал - не из-за него ли… Поначалу вкрадчиво так, осторожно, поддержать ее старался – сам-то другую семью завел, вот и чувствовал вину… А потом начал себя выгораживать, совесть успокаивать… И даже с равнодушием каким-то… “Эх, - думаю, не те слова ты, брат, находишь, не те… А с другой стороны, откуда другие взять, что тут скажешь?..” И все же черствым он мне показался, жестоким… То вроде кается, то в наступление переходит… Я с ноги на ногу переминаюсь, наледь на резиновом коврике подошвы жжет, ухо сейчас отвалится, однако ж, оторваться не могу. “Вот – думаю, - кому-то на свете еще хуже моего…” А тут он уж полную бестактность допускает – предлагает ей к жене его новой приехать… Это же надо додуматься! Или расчет у него был тонкий: знал ведь, что откажется?.. Женщина пробормотала, что уже поздно, а потом всплакнула, и все тише, тише… Будто уплывает: голос слабеет, едва доносится… А он поломался для вида, вроде долг исполнял, и говорит: “Плохо слышу, у тебя вода шумит… Ах, ты из ванной…” И видно, рад разговор прекратить – у самого-то гора с плеч… Я отрезвел совсем… “Вот, - думаю, - дела…” И тут меня будто током ударило: “Да она же опять от тоски с жизнью счеты сводит!” Не знаю, как до меня дошло, видать, от одиночества на такие вещи нюх развивается, точно глаза на том конце провода выросли… Вижу, как трубка о пол глухо стукнулась, а ее вода красная заливает… Муж: “Алло, алло…” Молчание. А его самого уже теребят, чувствую, сейчас трубку повесит… Меня пот прошиб, стою, как громом пораженный. А потом заорал, не помня себя: “Адрес ее, быстро!” Он от неожиданности и выложил… Оказалось, на соседней улице… Бросился я на ватных ногах, влетел в подъезд… Какие уж подобрал слова, когда дверь выломал, и не помню… “Скорая” спрашивает: “Вы кто?” А я, не моргнув глазом: “Муж”»
Валентин Егорович пригладил седину и уставился в темный угол.
«Тебе помочь?» - спросил он жену, вносившую блюдо с огромным пирогом.
«Ну что ты, милый, я сама…»
Елена Петровна опустила пирог на стол, ловко орудуя ножом, стала отрезать куски.
И тут я заметил у нее на запястье три белых шрама…

Май 2004 г.

[Cr@zy]

Обвенчали их после Покрова. И зажили они счастливо. Принц принцессу действительно любил. И мужем оказался хорошим. Никогда прилюдно принцессе не изменял и никогда не бил ее по лицу, чтобы ей не было неловко выйти в свет.

Принцесса тоже старалась. Она редко клала мужу в суп сахар вместо соли, а в кофе наоборот. Хорошо жарила котлеты, когда было мясо. И честно стирала белье. Она поняла всю прелесть экономии в доме и нет-нет, да и стала следовать совету своей благороднейшей свекрови - "раз откусил, а остальное на завтра!".

Принц, как ее отец, ходил по будним дням на войну, а вечерами читал газеты. А скоро у них появился мальчик. Голубоглазый, румяный. Вылитый принц. И был он такой славный и смышленый, что научился выражаться матом, как только его стали обучать благородным манерам. А класть кнопки на стул или мазать его мелом - как только он поступил в придворную школу. И принцесса просто души в нем не чаяла. Она трудилась, трудилась, трудилась как Золушка, сначала на работе, потом дома, отдыхаючи.

Сначала все шло замечательно, но однажды она заметила, что стала уставать. И что ей не так сильно нравятся сладкие пряники и радуют голубые надувные шарики.
- И что они в них находят? - думалось ей.
Все чаще, прямо с утра, начинала болеть голова. И она совсем не заметила, как ее стали называть королевой.

Однажды, в ночь на рождество, ей было совсем не празднично. Ни елочные огоньки, ни вино, ни музыка не трогали ее сердце. Почему-то она стала думать, что хорошо бы ей умереть, пойти в широкое снежное поле и уснуть, чтоб никогда не проснуться. Там только беззвучное падение снежинок напоминало бы о том, что жизнь продолжается, но без нее, а ей лишь тишина и покой.

Она вышла из комнаты и с удовольствием испинала попавшуюся ей под ноги кошку Ириску. И подданная долго жалобно мяукнула, уже не подходя близко.

И тогда ей захотелось закричать пронзительно-пронзительно, страшно-страшно. И потом сказать людям:
- Послушайте, так дальше нельзя. Мы все время исполняем нужные роли, как игрушки заводные. Сами их придумываем, а потом забываем, зачем они нам нужны. И ненавидим себя и других, других и себя... Так и жизнь пройдет. Так умрем скоро...

Но лицам королевской крови нельзя кричать из окна. Она не сказала ничего. Никому. А когда все в королевстве уснули, она села перед зеркалом зажгла свечи. Как прежде.
Они отразились в зеркале. Их, мерцающие в его глубине, сердечки чутко трепетали даже от малейших ее движений. Свечи думали, что королева разучилась понимать их, сплетничали между собой:
- Посмотри, какие круги у нее под глазами.
- А рот! Вокруг него морщины.
- Она постарела...
- Нет, нет, только изменилась.
- А руки! Кожа стала грубой, с красноватыми пятнами.
- Вы правы, - сказала им королева, - я действительно постарела.
- Ну, что вы, Ваше Величество! - наперебой воскликнули свечи, совсем нет...
- Не спорьте со мной, - сказала она, с королевой спорить не вежливо. Или вы совсем уже меня разлюбили?..
- Нет, Ваше Величество, как можно! - сказала за всех высокая белая свеча.
- Мы вас любим как прежде, когда были так молоды и так прекрасны...
- Да... Да... - произнесла королева.
- Тогда я, пожалуй, расскажу вам мой секрет. Мне грустно. Очень. Время идет. А грусть не уходит. Я совсем уже разучилась улыбаться...
Свечи стали перемигиваться только им одним понятными знаками, наконец, белая, высокая сказала королеве:

- Ваше Величество! Там, в старом шкафу, лежит свеча. Ей столько лет, что сосчитать их может только она одна, но постоянно сбивается. Говорят, что еще Ваша матушка зажигала ее, когда гадала на суженого. Может быть, она знает, как помочь Вам.

Королева извлекла из старого шкафа свечу. Ее бока были квадратными, а в центре каждой из сторон была выдавлена карточная масть. Королева поставила ее поближе к зеркалу и зажгла. Свеча загорелась не сразу свет ее сначала был едва заметный, тускло-голубоватый, потом она разгорелась, то вспыхивая, то притухая, потрескивая, будто у нее першило в горле. И вот она засияла голубым прозрачным пламенем.
- Что случилось? - спросила она.
- Тоска.
- Скажи, а не кажутся ли тебе люди тараканами?
- Пожалуй, - сказала королева задумчиво.
- Тогда нужна козырная дама.
В зеркале, на отражении королевы, стали проступать чужие черты лица. Наряд из неясных пока узоров красной и черной ткани. Воротник из алого шелка подчеркивал яркость губ, ниже он переходил в вырез, выгодно показывавший тонкую белую шею, плечи и рукава были пошиты широкими фонариками черного материала, имевшего легкий серебристый блеск. Лицо королевы, отраженное в зеркале, стало лицом Козырной Дамы, с едва уловимыми изменениями, точно наложили густой грим, глаза приобрели холодный блеск, исчезли морщины, стали чернее брови и ресницы. Запламенели губы.
- Тоска, Ваше Величество? - томно осведомилась Дама, тасуя в руках карты.
- Нет ничего проще... Я подарю Вам эти карты и вы позабудете тоску. Взгляните, вот шестерки, они положенные вокруг короля принесут ему грязь на дороге, промозглый ветер, моросящий, заливающийся за воротник, дождь. Вот семерки - это болезни, болячки, ушибы, ссадины. Восьмерки - пустые хлопоты, бесполезные усилия...
- Нет! Нет! - сказала королева. - Ведь людям нужно делать добро! Не так ли?
- Добро?.. Что же, воля Ваша, Ваше Величество. Можно и добро. Вот перед Вами шестерки - разложенные вокруг короля, они принесут ему много добра: прекрасный путь под теплым, ласковым солнцем и, спасающим от жары, ветерком. И путь его будет так прекрасен, что он навсегда разлюбит возвращаться домой. Семерки - это здоровье, которое позволит ему спокойно спать, что бы он ни делал днем: рубил ли дрова, рубил ли головы... Вот восьмерки - это успех в любых его делах, такой, что он вскоре позабудет и себя, и Вас.
- Постой, постой - и это добро?
- Конечно, Ваше Величество, - ласково улыбаясь, сказала Дама. - Другого не бывает.
- Ну, а что же ты просишь взамен? Наверное, мою душу или мое сердце?
- Ваше пусть останется Вашим. На что мне Ваше сердце? Мне не нужно чужих страданий. Отдайте мне Вашу смерть. Я устала тасовать карты, да и жить в этом мире достаточно тоскливо...
- Нет, милая Дама. Я не смогу раздавать ни добро ни зло. Их так просто перепутать... Я прошу вас удалиться.
Изображение в зеркале растаяло в один миг.
- Кого мне еще пригласить? - спросила королеву свеча.
- А кого можно? - удивилась этому предложению Королева.
- Можно пойти по мастям. Например, даму или короля бубен. Они так глупы, так гордятся собой, так любят себя, что ничто на свете не может заставить их грустить. Они Вас тоже научат. Или даму пик. Она никогда не говорит правды, а потому запросто научит Вас улыбаться сквозь слезы. Или даму червей со свитой любовников? Так просто и легко переходить с рук на руки, принимать ухаживания и в душе смеяться над простаками. Внимая пылким признаниям, слушать только свое тело и называть себя загадочной, роковой женщиной! Или даму смерть с похоронной командой крестей и надгробным, величественным, крестовым тузом? Нет ничего занятнее, чем говорить другим: захочу и уйду!.. Спрыгну. Перережу. Затянусь. Выброшусь. Наглотаюсь. Отравлюсь. Говорить и смотреть им в глаза, и ощущать, как холодный ветерок страха, каждого за себя, морщинит их лица. Или уйти, по-английски, не прощаясь. Пусть черепа чешут. Или послать письма, которые придут после. А в них каждому - счет. Потом можно воскреснуть, как ни в чем ни бывало... Развлекаться можно всяко. Чего изволите, Ваше Величество?
- Скажи, а нет ли чего-нибудь еще? Может быть, ты забыла?
- Я гадальная свеча, Ваше Величество. Я знакома лишь с картами. Впрочем, есть некто в белом. Он знает больше меня. Но его пригласить должны вы сами. Он у вас за правым плечом.
- Как же позвать его?
- Вы хотите, чтобы он пришел?
- Да, - она решительно кивнула головой.
- Тогда он уже здесь.
Тут королева стала различать в зеркале очертания существа в ослепительно белой одежде. И, конечно, королева узнала его - это был ее Ангел-хранитель. Лицом он был грустен как Пьеро. И лишь только края крыльев, выступавшие из-за его плеч, разрушали сходство.
- Таким ты мне всегда и казался, - участливо сказала королева. - Трудно со мной?
- Нет, это белый цвет, от него я кажусь печальным.
Они немного помолчали. Потом он продолжил:
- Я все знаю, Королева... Знаете, когда Ваша душа должна была только-только явиться на свет, я просил, я очень просил, чтобы Вы родились цветком. Я говорил, что жить среди людей Вам будет трудно. Очень трудно. Но меня не послушали...
- Жаль... - грустно сказала королева. - Это так чудесно - быть красивым цветком на лугу. Вдыхая упоительный аромат трав, каждое утро умываться прозрачной, холодной росой и всем существом тянуться навстречу солнцу целый день, сопровождая его в пути. Или быть птицей... Белоснежной чайкой...
- Нет, - как бы извиняясь, сказал Ангел, - птицей не стоит. Птицей сейчас трудно... Но, если Вы хотите, я попрошу, Вам, должно быть, сделают исключение, и Вы станете цветком. Вы - Королева, Вам не должны отказать.
- Я могу стать цветком? Сегодня?
- Да! Одно, но самое заветное желание Королевы должно исполниться. Ведь сегодня Рождество. Таковы правила. Сейчас я попрошу.

- Нет! Нет! Подождите. Это что же... Я закрою глаза и проснусь... цветочком на солнечной полянке?.. - лицо королевы выражало беспомощность и удивление, - А мой принц? Его не будет больше со мной? Он больше не поцелует меня? Никогда? - брови королевы изогнулись вопросительной дугой.

[Cr@zy]

- Там, знаете ли, шмель... пыльца...
- А маленький принц? Кто его заменит?
- Семена тоже... знаете ли... дело занятное, - произнес Ангел.
-Нет! Нет! Пожалуй, не нужно никого просить. Я остаюсь.
Ангел чуть улыбнулся уголками рта.
- Как угодно, Ваше Величество.
Они опять немного помолчали.
- Послушай, - промолвила потом королева, - ты что-то говорил про желание, я могу что-то пожелать, и оно исполнится?
- Конечно, Ваше Величество, нынче Рождество. Но не что-то, а только то, что касается лично Вас и только самое заветное.
- А что, если пожелать, чтобы пропала грусть? - осторожно спросила она.
- Но на ее место, Ваше Величество, может прийти что-то другое. Пустота, безразличие. Это же не лучше...
- Пожалуй, - королева задумалась, ее лицо выражало озабоченность, как будто она хотела вспомнить, что-то очень важное и не могла.
- Послушай, ты ведь постоянно со мной, ты помнишь, что говорила Козырная Дама? Про добро и зло? Скажи, неужели она права?
- Не совсем, Ваше Величество, но она была очень близка к истине.
- Вот как? - королева заметно огорчилась. - Тогда пусть будет так, - и голос ее приобрел значение власти, - пусть я всегда смогу точно различить Добро и Зло.
- Нет, - мягко сказал Ангел, - это невозможно. - Только Бог знает, что есть Добро, а что Зло. Он один.
Королева печально вздохнула.
- Что же мне пожелать, мой Ангел? Может быть, попросить много денег?
- Золото просят у Дьявола.
Она согласно кивнула головой и грустно улыбнулась.
- Ты знаешь больше меня. Скажи, что мне пригодится больше всего?
- Любовь. Конечно, любовь, Ваше Величество.
- Любовь? Так просто... Любовь... Но ведь она приносит не только радость, но и грусть...
- Но сердце должно жить, а значит любить. Иначе оно пусто. А из этого, Ваше Величество, никогда не случалось ничего хорошего.
- Но разве я не люблю? - удивилась она.
- Любите, конечно, любите, но только для того чтобы любили Вас.
- Так чего же мне желать?
- Любви, Ваше Величество. От Вашей любви тем, кого вы любите, нехорошо. Попросите. Он даст Вам силы любить... А остальное за Вами. Любви никогда не бывает слишком, Ваше Величество.
Королева смотрела на лицо Ангела. На щеках появился румянец, глаза же оставались печальными. Было, впрочем, заметно, что он не надеется ее убедить, ее грустный Ангел-хранитель.
- Хорошо, - сказала она. - Я согласна.
Королева видела, что этим она его очень обрадовала.
Ангел светло улыбнулся в ответ. Он сомкнул кончики крыльев над ее головой и поднял руки вверх. По ним, откуда-то сверху, сбежала вниз голубовато-желтая змейка, похожая на молнию. На мгновение в темноте стало так ослепительно светло, что на зеркале появилась тень от язычков свечи.
...Еще до того, когда глаза королевы обрели способность видеть, она поняла, что перед зеркалом уже никого, кроме нее, нет.
Потом она потушила свечи, так и не расслышав в задумчивости, как Большая Белая сказала старой гадальной свече:
- Она такая же красивая как прежде, и только...
- Нет, - ответила ей та, - посмотри в ее глаза, в них есть что-то от нашего света...
Королева убрала гадальную свечу в шкаф, потом проверила, все ли в порядке оставлено на ночь; и попросила луну приглядеть за ее королевством до рассвета. Потом пошла к себе, и, прижавшись к теплому боку ее принца, уснула под чуть слышный шепот белого шиповника, гнувшегося под холодными ласками ветра:
...все придет... все пройдет... все вернется...

[Cr@zy]

Однажды в Мой тихий Замок на болотах постучал неизвестный был сильный дождь и не открыть Я не мог так уж воспитан .
Проходите Вы один если ни секрет А сколько верст Вы прошли с прямым интересом осведомился Я спутника
Разожгите-ка камин сначала сударь
Я разжег камин и напоил незнакомца чаем
Люди любят тайны начал незнакомец .
Египет заря цивилизации шкатулка где 4.000 брильянтовых фигурки выпала из богатого урожая сборщиков податей .
Брильянты там были разные розовые -синие
А в наши дни разве тайн стало меньше –нет!
Тайна искусственного золота среди них ни на последним месте ну подумайте сколь чистыми должны быть руки человека который должен хранить такую тайну
Ведь если чистое но искусственное золото будет попадать на рынок то золото обесцениться начнется новая холодная война Ну кто от этого выиграет
А после просто произойдет экономический крах




Огарок свечи в золотом подсвечнике почти догорел ,зеленый болотистый кряж возле замка темнел . и Я пошел спать на следующий день путника уже не было но у меня осталось приятное ощущения от общения с ним

[Cr@zy]

Игра

Человек умирал. Он был очень старым. Возраст окрасил его волосы в пепельный цвет, а время въелось в лицо глубокими морщинами. Его спокойные глаза были устремлены в потолок – всё в этой жизни он успел.
У этого человека было всё: прекрасная семья, имя. Даже деньги не были для него извечной проблемой – он был одним из известнейших людей на планете.
Человек не страдал от недугов. Болезни забирают к себе в основном молодых, старик же просто устал жить. Он не хотел больше бороться, не нуждался в славе и победах, он просто хотел покоя после долгого пути.
К нему в больницу пришла вся его семья. У изголовья кровати, на маленькой табуретке, принесённой кем-то из персонала больницы, сидела его дочь, а в узком больничном коридорчике молча стояли все его родственники.
Кто-то плакал, кто-то задумался, прислонившись к белой больничной стене, не было среди них равнодушных – деда любили все.
Дочь взяла отцовскую руку в свою, и старик почувствовал тепло, увидел безграничную любовь. Ему было жаль её, но всё в этой жизни должно иметь начало и конец, и старик не хотел этому противиться.
- Пап, не умирай,- по лицу женщины текли слёзы,- ты нам нужен.
Она смотрела на отца жалобным взглядом, как будто это могло остановить ход времени. Губы дочери дрожали, и не в силах больше сдерживаться она разрыдалась.
Старик не ответил. Вся жизнь проходила у него перед глазами. Он видел молодость, залитую лучезарными красками, вспомнил первую любовь, ощущая трепет взволнованного сердца. Жизнь была как на ладони. Это была длинная дорога со своими изгибами и поворотами, но это была его дорога. У любого пути должен быть конец. Возможно, он когда – то был не прав, но это уже в прошлом.
- Простите меня, если что не так, - с трудом прошептал он.
Кажется, старик даже улыбнулся при этих словах. Он уходил спокойно – достойная жизнь должна иметь достойный финал.
Он перестал дышать.
Вечность метнулась к нему, открывая дорогу в новый мир.
- Папа, пожалуйста…, - услышал он последние слова его дочери.
Она инстинктивно, не желая пускать отца, крепко сжала его руку.
- Спокойно, - прошептал старик, - всё будет хорошо…

* * *

…Это был бесконечный фейерверк синих и лиловых красок. Кривые линии, изгибались, будто танцуя под музыку, а стены двигались, переливались разноцветными пятнами.
Уходящий в даль коридор жил по своим правилам. Он то наклонялся, как бы преграждая путнику дорогу, то отступал назад, вытягиваясь в трубу. По его стенам двигались разноцветные полосы, и всё здесь крутилось, перемешивалось и меняло форму. Впереди, где-то там, в конце этого бездонного колодца виднелся слабый голубой огонёк, такой манящий, такой красивый и нежный. Человек летел навстречу ему, и душа его наполнялась радостью. Это лучше чем жизнь, намного лучше!
Коридор менялся, а вместе с ним изменялся и человек. Он больше не чувствовал себя биологическим организмом, чьё тело разбито на отдельные органы, он был неделимым целым, может быть, частью природы. Ему даже показалось, что теперь он видит не глазами, а душой, охватывая всё сразу.
Человек двигался вперёд к новой жизни, и ничто уже не могло его остановить, он видел цель как на ладони, и теперь не сойдёт с пути! Новая жизнь была близко, остался лишь последний шаг…
Невидимая преграда, разделявшая миры, вздрогнула в последний раз, пропуская путника вперёд. Мир покачнулся и человек открыл глаза…
…Железо здесь было везде: стены, потолок, даже стол на котором он теперь лежал, был изготовлен из какого-то голубоватого сплава. Всё помещение было битком завалено электроникой. Бесчисленное множество проводов тянулось от всевозможных терминалов, провода свисали с потолка, преграждали дорогу, словно хитро сплетённая сеть паука.
Человек хотел приподняться, но сноп яркого света ударил в глаза. Человек не мог больше двигаться, перед глазами с невероятной скоростью стали проносиься сгенерированные компьютером образы. Он хотел бежать, но не было никакой возможности уйти, тело не слушалось. А компьютер продолжал рисовать невиданные пейзажи, далёкие миры, наполненные жизнью, описывать чью-то жизнь.
Механизм восстановления памяти был запущен…

* * *


Продолжение следует...

[Cr@zy]

История идеальной любви

ОН

Он шёл по наполненной морозной свежестью улице, но не замечал её. Для него не существовало ни улицы, ни зимы, ничего сверх того, что он мог позволить себе видеть. А позволить он мог себе довольно многое.
Это не было каким-то особым видом могущества, не было проклятьем или даром свыше. Он просто смотрел сквозь пелену реальности в прекрасное царство доброты и надежды, в рай, которого невозможно достичь. По крайней мере, именно так он говорил тем людям, которые считали себя его друзьями. Сам он предпочитал не обременять себя чем-либо в этом мире, надеясь когда-нибудь в обозримом будущем, прорвать эту пелену реальности и отправится в свой эдем. Надежда, как известно, самое стойкое человеческое чувство.
Для всех остальных людей, которые не знали о его тайной страсти, он был и оставался обычным человеком, каких полно на этом свете. Ничем не примечательный молодой человек, с заурядной внешностью и распространенным именем, уделом которого всегда будет какая-нибудь незначительная должность в каком-нибудь неприметном учреждении. Собственно, на большее он и не рассчитывал. Больше ждало его за пеленой реальности.
Иногда, когда он находился в довольно благодушном и оптимистичном настроении, он представлял, что люди, все как один, похожи на него. Нет, он имел в виду отнюдь не внешнее сходство, а внутреннее, духовное. Что каждый из людей живет вполсилы, различая за тонкой пеленой реальности тот самый рай, который для каждого свой, но в котором, несомненно, будет хорошо и раздольно, ведь в раю именно так и должно быть. Однако обычно это его оптимистичное настроение сводил на нет очередной пейзаж нашей жизни, и он с сожалением и облегчением одновременно признавался себе в том, что он очень уж замечтался.
Потому-то, когда его в очередной раз спрашивали о его странном таланте, а он в очередной раз отвечал, и ему опять же в очередной раз не верили, он лишь молча пожимал плечами. После чего он возвращался к себе домой, делал ткань реальности прозрачной до наивысшего предела и всматривался в лицо той, что жила за порогом. Иногда она приветливо махала ему рукой и звала к себе, а ему оставалось лишь беспомощно улыбаться и смотреть на неё. Обычно после этого он напивался, ища спасение от хандры в тревожном забытьи, иногда это ему даже удавалось
Много раз, просил он некие непостижимые высшие силы, чтобы они открыли для него грань реальности, чтобы он мог оказаться рядом с той, что была его жизнью, но лишь молчание было ему ответом.
Он так никогда и не узнает, что случилось в тот день. Почему вдруг кто-то или что-то сжалилось над ним и выполнило его просьбу, пусть и довольно странным образом. Однако когда он в очередной раз утончил ткань реальности до предела, то увидел пустоту и одновременно с этим он увидел уже в этом мире её...

ОНА

Она была нимфой. Сколько она себя помнила она жила в этом странном краю волшебства и чудес, который населяло огромное количество странных и волшебных существ. Она тоже было такой.
Уже довольно долгое время у неё было неспокойно на душе. Её стихи и песни становились всё грустнее и грустней. В них появлялось нечто такое, что было чуждо этому веселому месту: горечь, боль, печаль и любовь... Их здесь не было никогда, она даже не была уверена, что понимает до конца значения этих слов, но почему-то заставляли волноваться её сердце. Особенно это последнее: любовь.
Она выспрашивала, у кого только могла, что такое любовь, но никто так и не ответил ей. Лишь только один из Древних, чье имя уже давно было забыто за ненадобностью, ответил её, что это проклятье человеческого рода. Возможность любить делала людей сильными и слабыми одновременно, доставляла им беды и радости, но все же каждый почитал её за большую радость.
Люди - обитатели древних легенд. Когда-то они жили вместе с нимфами, дриадами, сатирами, да и другими обитателями этого мира. Возможно, тогда и нимфы знали, что такое любовь.
А ещё ей иногда казалось, что кто-то смотрит на неё. Кто-то неизвестный, но в тоже время добрый, ласковый и одновременно ужасно одинокий. В такие минуты ей становилось не по себе, и она, сбрасывая оцепенение, улыбалась в том направлении, откуда исходил лучившийся нежностью взгляд, и призывно махала рукой, надеясь, что неизвестный появится здесь, и она сможет с ним познакомиться.
Порой, когда она бродила в одиночестве среди дивных рощ и лугов, она гадала, почему её таинственный наблюдатель не спешит знакомится с ней. Однажды она решила, что некая сила держит его взаперти и не пускает в этот прекрасный мир. Именно тогда она решила, что должна непременно помочь ему, ведь никто не должен быть одиноким.
Когда в очередной раз возникло ощущение чужого взгляда она вдруг, повинуясь внезапному порыву, сделала шаг в том направлении, откуда на неё смотрели и, спустя мгновение оказалась в странном мире.
Мир был непривычный, весь забит металлом и камнями. Грохочущий, словно разворошенный улей. Нехороший мир. Даже, те растения и животные, что обитали в нем, казались словно бы неживыми, не настоящими. Однако это было не так уж важно.
На некотором расстоянии от себя она увидела того, чей взгляд она ощущала. Он стоял посреди толпы и смотрел на неё тем же самым взглядом, что и всегда, правда, теперь в него примешивались восторг и удивление.
Внезапно она поняла, что уже давно знает, что такое любовь. Она узнала это именно тогда, когда решила, что никто не должен быть одинокий, а уж тем более такой добрый и ласковый человек. А вместе с тем она узнала и что такое горечь, печаль и боль. То была обратная сторона любви, а потому ненужная. У истинной любви не бывает обратных сторон.
Она медленно пошла к тому единственному, кто мог видеть сквозь пелену реальности всё то, что было для неё домом. Всё то, что было.

ОНИ

Они живут сейчас вместе. Он до сих пор занимает незначительную должность в неприметном учреждении, но на жизнь им хватает. К тому же она иногда пишет стихи для газет и журналов. Конечно, им далеко до тех чудных творений, которые она писала, будучи нимфой за той, неразличимой простому глазу, гранью реальности, но в них есть нечто такое, что трогает даже тех, чье сердце навсегда скрыто льдом.
Если у него спрашивают, где он познакомился с ней, то он честно отвечает, что в раю, но ему никто не верит. Иногда, когда у неё вдруг случается приступ ностальгии, он истончает грань реальности вокруг них обоих и тогда они вместе любуются дивным пейзажем Эдема.
Всё у них хорошо, вот только он порой задумывается о том, что она может просто-напросто исчезнуть, растаять как наваждение. Она же в свою очередь страшится того, что он потеряет к ней интерес и неведомая сила, сделавшая возможной их встречу исчезнет навсегда, а вместе с ней она тоже исчезнет из этого мира, в свой родной эдем.
Так они и живут, погрязши в чудесах, невидимых простому глазу. Живут в страхе и тревоге друг за друга и за то чувство, которое соединило их. Наверное, это правильно, ведь иначе любовь превратится просто в слово и перестанет быть силой...