[Filnia]

(продолжение)
— Я прошу только об одном, будь честным со мной, — говорит Саша. — Я выполню любую твою просьбу. Это правда — он выполняет любую ее просьбу. Только он ее не любит. Уважает, ценит, дорожит, бережет, заботится о ней, но не любит. — Ты ведь не любишь меня, правда? — ее язык не слушается, не хочет этого говорить. — Правда, я не люблю тебя. Прости. Видно, что ему больно, он не хочет ее ранить. Он открыт и честен, как всегда, как она хотела. Разве было бы лучше, если бы он лгал? Нет. Она бы все равно поняла, но чувствовала бы себя грязной. Ему больно говорить это. Но он говорит, чтобы она не чувствовала себя грязной. Он делает то, что она сама у него попросила. — И если этого нет, то не будет никогда?.. — Саша с трудом сдерживает подступающие слезы. — Никогда. Господи, зачем ей эта правда?! Нет, лучше быть зверушкой, которая ничего не понимает и рада любой ласке. Какая разница, почему тебя ласкают. Это приятно. Наслаждайся, получай удовольствие. Почему она принуждена думать?! Кто взвалил на нее этот крест?! — Тебе плохо от того, что ты живешь со мной? — Саша чувствует, как слеза бежит у нее по щеке. — Мне плохо от того, что тебе плохо. Ему плохо от того, что ей плохо. Это так. Раньше она хотя бы радовалась ему. Теперь она не может и этого. Она любит с горечью. И в этой страшной смеси ей принадлежит любовь, а ему — только горечь. — Мне не плохо, — соврала Саша. — Я люблю тебя... — Это неправда, — он сказал это так, словно бы смотрел ей в душу. — Да, это неправда, — Саша утерла слезы. — Мне плохо. Верно, я жду, что ты все‑таки полюбишь меня. Когда‑нибудь. Хоть чуть‑чуть. Это неправильно. Я знаю. Я как бы обязываю тебя, а это дурно, скверно. Нельзя обременять того, кого любишь. Саша смотрит в пол, в сторону. Она согласилась бы сейчас смотреть на солнце, выжигая глаза, но только не на него. Она все понимает, ей стыдно, она сгорает со стыда. Но мечта... Эта жестокая, эта нелепая, эта манящая и одновременно умерщвляющая ее мечта. — А если ты узнаешь, что я не могу этого сделать? Совсем. Никогда. Он хочет образумить ее, лишить надежды. Он хочет вернуть ей жизнь. Он пытается спасти ее душу. Так хирург отрезает гноящуюся конечность, чтобы оставить человека в живых, И Саша бы образумилась, сделала этот прыжок из опаляющего огня в вечную мерзлоту. Но она не хочет такой жизни — жизни без него. — Я умру, — ответила Саша. — От тоски. — Но я здесь, я рядом с тобой. У тебя есть то, что тебе нужно. А ты хочешь большего, ты хочешь невозможного. Лита, зачем ты создаешь безвыходную ситуацию? — Безвыходную ситуацию, — эхом повторяет Саша. — Я все понимаю, сердцу не прикажешь. Она пробежала по своему лабиринту от начала и до конца. Конец оказался началом. Она запуталась. — Дело не в моем сердце, — говорит 63‑22. — Не в сердце? — Саша встрепенулась, не понимая, о чем он говорит. — Но в чем же тогда?! — Дело в твоем сердце, — 63‑22 смотрит на нее своими синими, синими‑синими глазами. Правда. Страшная правда. Ее сердце алчет, она хочет его желания. Она хочет, чтобы он хотел. Стремление к невозможному до предела обостряет чувства. Схватка не на жизнь, а на смерть. Но разве неизвестно, что жизнь все равно в конце проигрывает?.. ******* С аша хватает свое пальто и выбегает из его квартиры. Дороги и перекрестки. Говорят, Бог создал дороги, а Дьявол — перекрестки. Парадоксально, она чувствует себя в руках Дьявола, но проблема в обратном — она не может свернуть со своей дороги. Свернуть бы... Найти в себе силы и свернуть. Ее дом. Ее подъезд. Лифт. На двери инструкция: «Перед посадкой в лифт, убедитесь, что кабина лифта перед вами». Смешно. И вдруг, словно кто‑то хватает ее за руку. Шахта лифта. Залезть туда, спрыгнуть, лечь, распластаться внизу и ждать. Ждать, пока кто‑нибудь нажмет кнопку «Вызов». А в квартире — газ, люстры на крепких стальных крюках, электрические приборы, воткнувшиеся в розетки. Балкон — седьмой этаж. Старая, оставшаяся еще от бабушки аптечка. Ножи и ванная с горячей водой. Сашин мир превратился в Ад, где все — каждый предмет, каждая частичка жизни — предлагает выход. Выход в смерть. Саша боится ступить в свою собственную квартиру. Она останавливается в прихожей и, не снимая пальто, ложится на пол. Умереть прямо здесь. Лежать так и больше не вставать никогда. Писать письмо? Попрощаться? Поблагодарить? Объяснить? Сказать, чтобы никого не винили? Или же нет, не нужно... Шкаф‑купе сплошь зеркальный. Саша вглядывается в свое лицо и не узнает. Ах да, это не Саша, это Лита. Камень. На душе камень. Она с силой бросает в стекло попадающиеся ей под руки вещи. Оно трескается и осколками летит вниз. Саша подбирает один из них и подносит к горлу. «Сейчас здесь будет кровь», — думает Саша и рассматривает свое отражение в осколке зеркала. А оттуда на нее смотрит молодая красивая женщина. На Сашу‑Литу из зеркала смотрит просто Саша. — Ты запуталась в лабиринте, — говорит ей Саша. И Лита с глазами Саши отвечает ей: — В моем лабиринте все понятно. Вход там же, где и выход. И долгий путь от первого ко второму. — Но почему ты думаешь о смерти? — спрашивает Саша. — Потому что за выходом — пустота, — отвечает Лита. — Неправда, Лита, за выходом — жизнь, — улыбается отражение. — Это ведь только лабиринт твоих чувств. Это не лабиринт жизни. Представь себе, что этот лабиринт — маленькая лодочка, покачивающаяся на волнах жизни. Жизнь — это всегда что‑то большее... — Что‑то большее?.. — задумалась Лита. — Ты хочешь сказать, что мне нет нужды умирать? Саша смеется и из осколка зеркала с нежностью смотрит на Литу: — Нет, я говорю что‑то другое — тебе даже нет нужды избавляться от своего чувства. Пойми, оно — лишь маленькая часть тебя. Красивая, прекрасная часть, но еще далеко не вся жизнь. Твоя жизнь — больше. Лита плачет, чувствуя освобождение. Она подносит к лицу осколок зеркала и целует себя в губы. Незачем искать выход из жизни. Жизнь продолжается...