[Bethany]

Пока Генка был жив, Фролов никогда не находил с ним общего языка. Попросту говоря, братья друг друга здорово не переваривали. У них это еще в школе началось, а уж в зрелые годы противостояние обрело соответственно зрелую форму.
Неуемный, склонный к авантюрам Генка был полной противоположностью старшему брату, который своей уравновешенностью и занудством доводил Геннадия до исступления. В то время как младший Фролов побеждал на соревнованиях по парашютному спорту и мотогонках, Фролов-старший с непоколебимым упорством трудился над многочисленными и многословными статьями о православии, монархическом будущем России и отрицательной роли жидовства в судьбе простых русских людей. Если совсем уж открытым текстом, Генка отравлял брату жизнь, хотя Фролов и постарался свести общение с ним до необходимого минимума. Но и тут Генка умудрялся чем-нибудь кольнуть братца, и поди объясни ему, что куда важнее донести до массового сознания серьезные мысли, чем каждый день дергать за кольцо парашюта, который однажды возьмет вот и не раскроется.

В конце концов, так и случилось. Генка твердо решил побить какой-то рекорд (Фролов плохо в этом разбирался), но суть в том, что отказали одновременно и основной, и запасной парашюты. Следом должен был прыгать кто-то другой, но Генка – отлично понимая, что разобьется – сообщил по радио: прыжок необходимо отменить, и добавил – с парашютами какая-то проблема, возможен саботаж. Когда Фролову рассказали об этом друзья погибшего, он вовсе не пришел в восторг от такого героизма: вместо того, чтобы молиться перед неизбежной смертью, брат посылал в эфир свои мелочные и суетные подозрения.
В землю Генка врезался на огромной скорости; к тому, что от него осталось, даже насмотревшиеся на смерть люди из аэроклуба решились подойти далеко не сразу. Не было очередного приза – только закрытый гроб и черный мраморный барельеф. На барельефе - изображение ангела, лицо коего имело кощунственное сходство с Генкиным, а под ангелом выбита фраза: «Я вернусь…». Фролов шепотом спросил распорядителя похорон, кому пришло в голову сделать такую надпись, и тот объяснил: это было последнее, что успел сказать Генка перед самым падением. Фролову тогда стало как-то зябко, хотя день был солнечный, летний: какой бы Генка ни был, а всё ж человек, и покоиться ему положено с миром, не под этим жутковатым предречением. Да и сам ангел на черном мраморе наводил на мысли о преисподней: именно оттуда возвращаются такие - потемневшие, закопченные в адском пламени.
Потом гроб опустили в глубокую яму, сверху бросили парашют, так коварно предавший Генку в его последнем прыжке – и стали закапывать.
На поминки Фролов не поехал – никого из Генкиных приятелей он не знал, да и не понравились они ему. Стоят толпой и рассуждают: почему ТАК получилось, и что нужно было сделать, чтобы не получилось ТАК. Вполголоса говорили о виновных в смерти Геннадия, о том, что аэроклуб проводит собственное расследование. Фролов зашел в церковь там же, на кладбище, поставил свечку за брата, помолился и отправился домой.

Дома Фролов долго расхаживал туда-сюда по комнатам и думал о том, как получилось, что вот уже третий человек в их семье отдал свою жизнь небу. Дед был полярным летчиком – не вернулся из полета. Отец – заводской летчик-испытатель, разбился, вырабатывая какие-то рекомендации для линейных пилотов «Ту-134». А рекомендация тут ведь одна: нечего выше своей головы прыгать. Если б Создатель желал, чтобы люди летали, он бы им крылья дал. Была б цель богоугодная – еще бы ладно, но ведь летание всякое – оно человечьей природе противно. Есть же поезда, машины… лошади. На лошади Фролов ездил один раз – вернее, на телеге, в деревне, и нашел это восхитительным. Лошадка – добрая, тянет себе телегу и тянет. А самолет – почти верная смерть, сколько их побилось-то, даже за последнее время. Гарантированная смерть, которой любой мелочи достаточно, чтобы выйти из повиновения.
И нехорошая какая смерть-то – прямо с небес да прямо в ад!
Насчет ада Фролов даже и не сомневался – тому свидетельства имелись. Хотя бы эта история с дедовским последним вылетом: по рации дед передал, что отказали двигатели, машина теряет управление, искать их… и координаты, где искать. Из-за плохой погоды поисковая группа не могла подняться в воздух до самого утра. А утром, сквозь пургу кто-то заметил снижающийся над речной протокой ТОТ САМЫЙ самолет. Поднялся шум, вскоре уже несколько человек рассматривали самолет в бинокли. Но он вошел в последний перед посадкой вираж и исчез в снегопаде, и на земле его уже не увидели. Только порыв ветра донес до наблюдателей рев моторов, который тут же стих.
С одной стороны, считал Фролов, ересь, конечно же. Но с другой – разве те, кого Господь принял к себе, станут появляться перед глазами у живых?
Другая история была связана с погибшим отцом. В ее истинности Фролов был уверен, ибо полагал, что придумать подобное не сможет никто. Якобы на пленке кабинного «черного ящика» - речевого самописца – запечатлелся голос, звучавший уже после выкрика: «Б…, всё, п….ц, земля вот!», ПОСЛЕ падения лайнера. По непонятной причине запись продолжалась уже когда микрофоны прекратили фиксировать грохот и скрежет металла: «Тихо стало» - «Где мы?» - «Ты почему не отвечаешь?!» - «Господи, я ухожу под землю!!! Меня тянет прямо сквозь почву!!!». Дальше голос стихал, удалялся – словно его действительно глушили слои земной породы. Когда летчиков доставали из кабины, у второго пилота не было головы (ее так и не нашли), а отец, занимавший левое кресло, лежал грудью на искореженном штурвале, и лицо его искажал какой-то запредельный ужас. Но ужаснее всего было то, что именно отцовский голос произносил отрывистые фразы об уходе под землю. Словно проваливающаяся в адские недра душа до определенного момента еще достаточно владела покинутым телом, чтобы мимикой выразить свой страх перед неизбежным.
Эти подробности рассказал братьям сослуживец отца, входивший в следственную комиссию. Он же отдал им партбилет, найденный в нагрудном кармане отцовского летного комбинезона.
Именно тогда братья впервые серьезно поссорились. Генке не понравилось утверждение, что отца, бывшего закоренелым атеистом, постигла кара, ждущая любого, кто отверг Всевышнего, и он отправился в ад. И вообще, добавил Генка, летчики не умирают, они просто уходят в полет и не возвращаются. А Фролов-старший невозмутимо ответил, что православие такому не учит. А учит оно тому, что если ты не с богом, значит, ты с диаволом, будь ты хоть летчик, хоть моряк дальнего плавания. Генка разозлился, хлопнул на прощание дверью и ушел, забрав с собой партбилет отца.
«Не возвращаются». Дед-то всё ж таки вернулся почти через сутки после смерти, хоть и ненадолго, а уж отец и вовсе нашел способ прислать жуткую весть о себе. То ли первый в жизни и последний, но отчаянный призыв к Господу сработал, и Господь подарил ему возможность быть услышанным, то ли сам Сатана подшутил так жестоко. А вот когда Фролов представлял себе дедовский самолет, снижающийся к реке сквозь снегопад, ему даже и думать не хотелось, КОГО или ЧТО можно было бы увидеть сквозь лобовые стекла внутри кабины, окажись у наблюдателей на аэродроме бинокли помощнее.

Перед сном Фролов попытался вернуться к незаконченной статье «Семиты, которые купили Россию», но не мог сконцентрироваться на теме. Прошло уже почти десять часов после похорон Генки, а у Фролова перед глазами по-прежнему маячило черное мраморное надгробие с ангелом и с последними Генкиными словами. К естественной горечи потери и боли от того, что брат погиб, так и не приняв Господа, примешивались совсем неестественные страхи. Да еще Фролов не мог забыть фразы, оброненной кем-то из аэроклубовских приятелей Генки после того, как черное надгробие установили на зарытую могилу: «Теперь у него есть крылья». Близилась ночь, в одинокой холостяцкой квартире стало как-то неуютно, чего Фролов, поглощенный своими мыслями о будущем православия, раньше никогда не замечал. Зловещим эхом отдавались незнакомые звуки – не то с улицы, не то из соседних квартир. Только звуки какие-то… не бытовые. Сама собой родилась ассоциация – словно некто пытается проникнуть в квартиру и не может. Почему не может? Кто его знает. Может, не пускает что-то… или час неподходящий. Фролов помолился, чтобы бог не позволил ему увидеть что-нибудь такое, чего видеть совсем не надо.
Прежде чем лечь спать, он прихватил в постель купленную почти неделю назад книжку под названием «Куда мы уходим после смерти». Судя по аннотации, автор подобрал и по-своему проанализировал факты общения с умершими; продавалась книжка у входа в церковь, хотя, по мнению Фролова, подобное чтение не следовало помещать среди душеспасительной литературы. Тем не менее Фролов приобрел ее – автор был известным православным врачом, и его взгляды вполне заслуживали уважения.
Взбив поудобнее подушку, Фролов зажег торшер, погасил верхний свет и, накрывшись одеялом, перелистал страницы. Вчитываться ему пока не хотелось – слишком устал для этого. Он просто рассчитывал, что на скорую руку отыщет что-нибудь авторитетно-опровергающее реальность возвращения с того света. Но оказалось, что проблема подана в совершенно неожиданном ключе. Где-то во второй главе Фролов натолкнулся на следующий абзац, убедивший его не только в том, что автор старательно избегает делать поспешные выводы: