[Katrin]

Можно было бы, конечно, отказаться от самого пояса, но как только я решала его не надевать, он начинал орать из шкафа, что всё видит, и что я - жирная корова. Это слышали все, включая мужа, торшер и восковую фигуру ковбоя, стоящую у стены. Я нервничала и просила шкаф прикрыть дверцы. Шкаф оправдывался, что дверцы УЖЕ прикрыты, и что "эта сволочь" просто очень громко кричит - видимо, сильно к телу хочет. Шкаф был простым мужиком и не стеснялся в выражениях. Я сдавалась и надевала пояс.

Еду как-то доставали. Набирали фрукты (муж продолжал свою массажную миссию, жаль только, сезон кончался), покупали на рынке мороженое мясо (у кого-то оно еще было), нашли место, где продавали неоживающие консервы. Продавец честно предупреждал, что они не ожили только потому, что просрочены, но нам было все равно.

Каждый вечер я шла на балкон, общаться со своим любимым креслом. Это превратилось в ритуал, без которого я уже не могла заснуть. Кресло, милый мой господин Вырастилло, рассказывало мне, какой я была, когда была маленькая, а я читала ему вслух из книги "Сказки о мебели", которую взяла в библиотеке. В один из дней, покачиваясь, я подумала о том, что всё не так уж плохо. На что-то вообще грех жаловаться. Например, с тех пор, как все вещи ожили, нам ни разу не приходилось мыть посуду: раковина мыла её сама. Правда, муж продолжал рассказывать ей бесконечные сказки, но, по-моему, лучше уж рассказывать сказки, чем мыть посуду.

Тряпки самостоятельно вытирали пыль (за это я обучала их оригами), обувь строилась по росту, а обувная щетка чистила её быстро и до блеска, стоило только спеть ей её любимую песенку "То кемпбеллы идут, ура, ура". Домашнее хозяйство, собственно, вообще отменилось: всё, что вещи хотели и могли, они делали сами, всё, что они делать не хотели, они не делали всё равно. Проще всего оказалось с кроватью: выяснилось, что она страшно, просто до неприличия, любит чистоту. То есть любому чистому телу в чистой одежде или без оной она была рада. Если ей сообщали, что ради неё только что помылись, она готова была сама пасть вам под ноги. Если вы мылись больше чем за два часа до отхода ко сну, кровать скрипела и ругалась, а могла и сбросить, как тогда, в первый раз. Мы договорились, что будем принимать душ вплотную к отправке спать, и никогда не обманывали свою кровать. Собственно, нам и не хотелось её обманывать - зачем? Как-то раз муж принес кровати букет цветов и поставил рядом с ней, придя в спальню после душа. Всю эту ночь он проспал с блаженной улыбкой на губах, а с утра наотрез отказался рассказывать мне, что ему снилось.

- Внимание, внимание! - раздался в один из дней голос из давно неработавшего телевизора. С телевизором у нас как-то не вышло подружиться, он не реагировал на наши авансы, а нам не очень-то и хотелось: хороших новостей всё равно давно уже не сообщали, а плохие можно было и пропустить. Поэтому телевизор стоял, молча и неприступно, в своём углу, и мы его игнорировали. Торшер считал телевизор снобом, и мы были с ним согласны.

Но в тот день телевизор почему-то включился сам. Более того - по хору голосов в окне мы поняли, что включились вообще все телевизоры в доме.

- Внимание, внимание! - сказал из телевизора голос премьер-министра, а затем появилось и изображение. Премьер-министр был без галстука. - Братья и сёстры! Сегодня - радостный для нации день. После дней и ночей непрерывной работы наши ученые нашли, наконец, способ сделать наши вещи снова тем, чем они и должны быть - нашими вещами. Не до конца установлено, что именно повлекло за собой столь радикальные перемены в поведении вещей, но зато выделено вещество, делающее живые вещи обратно нормальными. Сегодня днем специальный самолёты пролетят над страной, распыляя это вещество повсюду. Кроме того, через неделю специальные бригады Скорой Вещевой Помощи начнут ездить по домам и опылять те вещи, которые не попали под внешнее распыление. Братья и сёстры! Уже завтра в нашей стране не останется ни одной живой вещи. Братья и сёстры, я поздравляю вас!

На этом премьер-министр отключился, а наш телевизор закашлялся. Кашлял он долго и неодобрительно, после чего погас. Голоса других телевизоров за окном стихли тоже. Что будем делать, спросил муж бесстрастно, как о приготовлении обеда. Как что, удивилась я. Уходить, конечно.

Никаких иллюзий на тему возможного развития событий у нас не было. Мы прожили в нашей стране всю жизнь, и прекрасно знали, что если правительство задумало кого-то перетравить, оно его перетравит. Живые вещи многих нервировали, а многих раздражали. Да что там говорить - они и меня иногда раздражали, особенно когда ванна в десятый раз подряд требовала почесать ей донышко перед тем, как в ней купаться, а торшер начинал некстати подмигивать ровно в тот момент, когда мне хотелось почитать. Но моё кресло... И тот же торшер, который ради меня научился световыми сигналами петь "Сердце красавицы склонно к измене" (по-моему, его подучил мой муж, но доказательств у меня нет)... И яблоко, жившее с нами с того самого первого дня и не только не стареющее у себя в холодильнике, а еще и на глазах набирающееся нахальства... И кровать, умеющая навевать прекрасные сны... И как же тряпки, сами протирающие пыль и уже научившиеся складываться в птичку-оригами под моим руководством? А коврик у двери, который кидается под ноги моему мужу, потому что очень его любит? А полотенце, которое, в отличие от всех, не просит, чтобы его чесали, а наоборот, вечно уговаривает нас позволить ему сделать нам массаж?

Куда уходить? - уточнил муж, направляясь в спальню, где у нас лежали чемоданы. - В леса, что ли?
А хоть бы и в леса, - ответила я, идя на балкон. Там стояло моё кресло, господин Вырастилло. Оно всегда знало, как правильно поступить.

Собираемся, сказало господин Вырастилло. Это займет некоторое время, но мы успеем. Первые дни не будут особо опасными, так что есть время нормально собраться.

Дальнейшие события ринулись на нас такой лавиной, что мне уже тяжело вспомнить, что произошло вслед за чем. К счастью, именно в тот период, явно предполагая, что количество дел не оставит мне много сил для последующих воспоминаний, я начала вести дневник.

* * *

18 сентября, четверг
Они начали распыление. Выглядит это вроде нормально, просто сверху сыплется какой-то порошок, похожий на манную крупу. Глаза не щиплет. Муж ходил навестить ту черешню, которой они месяц назад делали массаж. Сказал, стоит, неподвижная, и массажа не просит. Впрочем, за деревья мы беспокоимся меньше всего - они ведь все равно остаются живыми, пусть и не говорят.